Today :

Not found what you looking for?:

понедельник, 15 июня 2009 г.

А их и не разберёшь

"...А их хрен разберёшь.
Вот идут толпой или одиночными, как обычно в толпе пытаются затеряться, а только крикни - Абди! Так они как один оглянутся.
Уж чего это Абди означает, сразу то и не разберёшь, ан нет, откликаются. Может это по их языку означает Деньги!, а мож и Еда! Странный народ.
А ужо пугают-то как, коль сразу все оглянутся и оскаблются. Всё чёрное и лишь зубы в черноте. Жуть. И чего это они так реагируют на это самое Абди?
Какого лешего у них бабы всех мужиков Абдиями нарекают... Странная традиция, мне моим умишком то и не понять" - задумчиво закончил предложение дед Иван.
Затем не спеша прикурил потухшую было сигаретку, сплюнул сквозь зубы вставной челюсти, причмокнул удерживая челюсть на месте и продолжил: "Ужо я с ними то пообсчался.
Жуть. Бывало как начнут на свойском тарабарить, а я ж небельмеса в их говорильне, а они чем дальше, тем дальше тем горячее, того и гляди раздерутся. Прямо спорят о чём то.
Как собаки гавкаются. Я то посижу, посижу, а потом как рявкну: А ну по русски чернозадые!" Тот то Абди который в Москве учился сразу
затихает и почти шёпотом остальным чего то там прощебечит, а те что дети малые щерются, зубы показывают. А этот, московский Абди, тот парень с головой был,
ух уж с головой, прям как головастик.... Голова то большая всё же в ней умещает, а тельце как у пацана малого. У нас бы его пацаны колами забили за ум то, кто ж
у нас то умных любит, покажите. А они нет. Как брата, а то и как отца родного слушают, головами кивают и зубы показывают. Вообще зубы то у них кажутся как оскал собачий, аж не по себе порой становилось. А то и гляди, что в артерию засыпательную вцепются. Дети природы.
Мать их!
А чё от тех детей ждать? Они же это, как его, кат жрут... Не-а. Кат это еда такая, а не кошка. Это ж монголы котов едят, а корейцы собак. Вот ведь Восток - дело тонкое. Жуть. Помнишь, лет пять назад корейцы приезжали, завод этот, телевизоров открывать? Всех собак в округе пожрали. Даже Тузика вшивого задрали. Живодёры. А эти едят кат. Хрен уж чё это такое, но воняет ... Ну как нагадил кто-то рядом с похмела. Вонища... Мои то кат не жрали, а на сородичей, которые этим самым катом то баловали смотрели как на отбросы обсчества. За один стол с таковыми старались не попадать. А коль попадали, то уж рожи свои воротили... Видимо запах то этот и их доставал. Жуть. А уж о бабах то погалдеть, хлебом не корми. Эта тема всегда при них была. Как соберутся, кофе разольют, сигарки посворачивают, закурят и давай о бабах трепаться. Но по свойски так, не чета нашим то архаровцам, которые охмурят, в постель затащут, а потом всему миру рассказывают. Не, эти всё больше достоинства бабские обсуждают. Ну чуток с мужской пришпилькой, а чё ж... И про политику... Про неё.
Про политику то ж поговорить любители, всех этих президентов и королей там всяких в лицо узнают. И как умудряются? Я то всё их руководство только на тонких и толстых делил. Потом то они мне различия показали. Тот, что толстый и на обезьяну похож, тот из Уганды, а тот, что толстый но похож на бегемота тот из какой то Африканской Республики. И что нравилось то, то что сами с живностью своих королей и прочих министров сравнивали. Я тут озорства ради спросил у Абди, у другого Абди, у того, что по трём языкам шпрехает, типа "А ты к какому животному себя относишь?" Попробуй у наших то спросить... Ха, разом рога то пообломают. А этот нечего так. Я, говорит, к попугаям себя отношу. И, знаешь почему он себя к попугаем относит? Да, потому, что языки на лету хватает. Самое главное, что прям все тонкостя прихватывает. Да, брат. Жуть. И вообще, все они на многих языках лапочут. Свои, африканские, знают с пяток, да в придачу и пару-тройку других. Даром, что негры. Я то их как то спросил, а чё это они так на слово "негры" взъелись. А они отвечают, что это якобы не они, а чёрные в Америке. И вообще это от белых политиков пошло, а сами африканцы и в голову не брали на токую ерундовину обиду затаивать. "Вы ж то ж негры" - московский Абди мне говорит, - "Только жопа у вас белая, не загорелая", и ржёт, что мерин. Жуть. Но вот, что не понравилось, так это то, что за едой такое чмоканье и чавканье разводят, что свиньи в свинарнике у тётки Шуры. А сами то поросятинку не жалуют, грязная говорят. Чё ж в ней грязного, коль всё стирильно. "Жрёт не красиво свинья" - отвечают. Ох уж... На себя бы посмотрели. Ироды. А как работают? Делает дело, а потом вдруг как заголосит , на своём, тарабарском, вскочит, в ладоши хлопает, бёдрами, словно девка гулящая, виляет. А потом и другие присоединяются. Порезвятся, порезвятся и снова за работу. У них это как спортивная пауза на производстве. Помнишь при Советах то? Тьфу ты!" - сплюнул дед Иван жёлтую от никотина слюну на землю, - "Какого хрена ты помнить то можешь, коль ты собака. Ты ж и на производстве то с роду не была.
А ну, пшла отсель! Пшла!" - топнул ногой на лежавшую в пыли дворнягу.
Дворняга вскочила, отбежала в сторону, тявкнула пару раз для приличия и потрусила по своим, только ей известным делам.
Дед Иван свернул сигаретку и тяжело вздохнул: "Вот жизнь... .И душу излить некому. Жуть"

2004

вторник, 26 мая 2009 г.

пятница, 8 мая 2009 г.

Finnmark.

May 23, 2008

From Finnmark 2

Про то, как Конунг за брагой ходил.

Конунг норвежский, Рёрик, был мужиком богатым, видным, огненноволосым. Любил он выпить, да погулять. Дружину славную имел. Называлась, та дружина ·РюссЋ, что по варяжски значит ·выпимшиЋ, ну то есть пьяный. Любил Рёрик со своими войнами пропустить брэнвина.
Любил и отваром из мухоморов побаловаться.
Под балдой и в атаку ходили, страха не чувствуя.
Боялись их враги. А как не бояться. Коль всем известно, что пьяному и Большой Океан по колено. Это же правда истинная, что конунги даже с похмела до Америки добрались. Выпивку искали видать.
Как-то приехал к Рёрику погостить брат его, тоже конунг. Как и положено, с подарками, да с выпивкой заморской, как раз с той самой бражской онежской, что получил он друзей своих дядьки Архипа, да дядьки Афанасия.
Попробовал Рёрик бражки онежской, да приглянулась она ему. Вот он и давай допытывать у брата, где, мол, он такую взял.
Ну, брат ему и рассказал, что мол, у поморов в подарок получил. Загорелся Рёрик. И ему захотелось онежской бражки поболе. Расспросил всё у брата, дорогу выпытал. Брат то и начеркал ему путь до земли Онежской.
Через какое то время, после того, как брат уехал, засобирался Рёрик в поход. По началу хотел морем идти, но потом вспомнил, что брат его собирался на Лондон, что в землях англицких лежит, с войском идти, да и просил боты в аренду. А брату отказывать у конунгов не гоже.
Решили Рюссы по земле двигать, земли посмотреть, а походу всяким финнам мозги прочистить, что бы значится знали своё место и к морям северным не сувались.
Двинулись. По горам, да по лесам. С карелами потолковали, всю выпивку у них отняли. Напились, так, что в себя несколько дней придти не могли. А когда очухались, то поняли, что с пути сбились.
Долго по лесам бродили, да вышли в земли, где богу Ярило поклонялись. Там их приняли, да накормили. Да и бражка тамошняя не хуже онежской оказалась. Ну, а уж девицы все как один, красы неописуемой. Посовещался Рёрик с войнами своими, да и решили они остаться в землях тех.
Осели, да переженились, да детей наплодили.
А уж когда дети выросли они себя так и называть стали руссами, в память об отцах своих.

PS.Рёрик (Rod - красный. Rik - богатый) Рыжий Богач.
Русь (Russ - пьяный, опьянённый)


2005
© 2004-2009 Edward Safin

Дед моего деда ...

Дед моего деда, а ему его дед сказывали, что в те времена люди язык вещей понимать сумели. Бывало в избе, при тиши ночной много интересу услыхать могли.
Дед деда моего деда ещё мальцом слыхивал, как карандаши заточные в коробах своих споры вели протяжные.
У него лавка своя была где скобяные изделия за всегда в продаже имелись.
Вот однажды он и услыхал, как карандаши заточные спор в коробах затеяли.
Каждый то из карандашей своё превосходство доказать хотел. Первым завсегда чёрный карандаш начинал. Черный всех хотел главнее быть. Он утверждал, что весь мир это чёрный цвет. Говорил, что он главнее за всех в коробу. Тогда белый подхватывал. Белый хохрился, что в щель коробную видал свет льющийся, что свет тот белый. Но чёрный то непромах, ты говорит, белый, а альбиносцы завсегда в цветах слабы. Но красный, да синий подхватывали, что мол, коль чёрный главный, да чёрно всё в мире всё, так зачем же столько цветов то всяких в коробе, а не только чёрный. Но чёрный и тут не терялся. Объяснял, что коль все остальные цвета перемешать, то всё одно, чёрный цвет заполучится.
Объяснял им, что всех их, разноцветных, собрали ради того, что бы значится, его, чёрного карандаша, жизнь продлить.
Не нравилось объяснение это другим. Начинали они шуметь, да толкаться. До того шум поднимали, что остальные предметы затихали, да ждали, когда же успокоятся карандаши в коробах своих....
Дед деда моего деда не выдержал, да и открыл короб. Вначале один, а затем и все подряд.
Карандаши как мир увидели, так и онемели. Видать неожиданно им это было, что мир то многоцветный. Больше и не спорили карандаши о значительности своей.
А дед деда моего деда всем потомкам своим завещал, что бы короба с карандашами цветными сразу же по покупке открывали, да мир им показывали. Что бы значится, спору среди них не возникало.
Коль увидите, что кто в лавке, по покупке карандашей, сразу же короб то открывает, так знайте, что, то родственники мои.


май 2005. Самая Северная Норвегия

© Copyright Сафин Эд

О птице Чайке

Мужики сказывают, что в давние времена птица Чайка рыбой была. В те времена жители морские имели традицию выбирать себе правителей. Все представители мира подводного царями морскими побывали. Всё по очереди алфавитной выбиралось. То Кит, то Сельдь, то Треска или Конёк Морской.
И все своей очереди ждали, друг друга не обижали. Без скандалов, да без споров, миром решали. И только рыба Чайка, всё норовила без очереди пролезть.
Что баба-торговка.
Как время к переизбранию, так она воду баламутить. Козни, да заговоры устраивать принималась. Другие то жители морские, всё пытались с ней мирно, по-доброму....
Да, куда там.
Однажды, когда вновь совет собрался, да как раз и очередь рыбы Трески подошла, рыба Чайка вновь задумала без очереди пролезть. Да и начала скандалы скандалить, да шум поднимать. Тогда Голова Совета морского, Ёж Морской так разозлился, что взял, да и уколол рыбу Чайку, что есть силы.
От боли неожиданной рыба Чайка так подпрыгнула, что из воды вылетела, да упасть не смогла. Так и летает теперь. На воду садится, да нырнуть не может. От того и скандалит, да кричит летаючи.
А ещё с высоты всё правителя нонышнего выискивает, да ухватить пытается.... Да, куда ей, правителя то поймать, так и перебивается мелюзгой рыбной.
Но и в небе птицы за характер скандальный чаек не любят.

PS: Кто знает, от какого слова происходит название Чайки?
В давние времена русские поморы очень много плавали к соседям своим, викингам, в Норвегию. Связи были очень тесными. Именно поэтому и называния русские в Норвегии встречаются и кладбища русские, да и имена можно встретить. Например, женское имя Ваня.
Как известно чайка птица, обитающая у воды. Точнее на воде. Как правила чайки чаще всего тусуются у причалов. Причал по-норвежски "кайя". Некоторые северные диалекты говорят "чайя". Такой диалект, встречается особенно часто в районе города Вардё, в местности Кибю. Насколько известно именно в этих местах контакты между норвежцами и русскими были наиболее тесными. Немудрено, что и русские моряки могли перенять название "птицы причальной" с языка древних норвежцев. Возможно, когда-то чайку называли "Кайка". А может быть, следуя диалектовому течению и сразу "Чайкой" назвали.
Сам же диалект этот видимо происходит от норвежских саамов живших на берегу и занимавшихся рыболовством. А может, это диалект пришёл от квенов - финских переселенцев.


2005.

© Copyright Сафин Эд

Как слово русское в Лондон попало.

Мужики сказывают, что в давние времена, когда ещё царь Горох царствовал, дядька
Афанасий частенько на своём боте к варягам, в норвежские земли хаживал. Сдружился он
там конунгом ихним. Возьмёт, бывало, дядька Архип пару бочонков бражки онежской, а
она как известно забориста, и в плаванье. Погостить значится. Там они с конунгом, да
с дружиной его, пировали они шибко.

Затем, как протрезвеет дядька Архип, обратно возвращался, с рыбой, да подарками конунговыми.
И так из году в год продолжалось. Всё то он к ним, а они не ногой значится.
Но однажды и варяги к дядьке Архипу пожаловали. Ну, как полагается с бренвином своим.
Ох уж и пировали. Недели три не просыхали. Варяги крепкими мужиками оказались, но
супротив наших слабы были. Как в округе всю брагу выпили, так и обратно
засобирались. Наши то, тоже подарков набрали, да в трюмы грузить, на корабли
воряжские.Таскают значится мужики тюки в закрома корабельные. Торопятся, чтобы гости до непогоды вышли, да дому дошли ещё до осенних ветров. Тюки тяжёлые.
Да бочки перекатные. Споткнётся, кто из мужиков, да и в сердцах: «Ах, ёбъ!» .
выругаются. Да и далее работают. А варяги ходят, да улыбаются.

Конунг то и спрашивает у дядьки Архипа. Что ж это за слово то такое, это «ёбъ»…
Дядька Архип ему и отвечает, что, мол, работа ёбъ. А конунг, довольный покивал, ага
мол, понял «ёбъ – арбейд» Понравилось слово варягам. Загрузили корабли, да и ушли.

Через зиму дядька Архип вновь к конунгу отправился. А когда вернулся, то долго смеялся,
что варяги всю работу теперь словом «ёбъ» называют.
А ещё через пару лет конунг тот со своей дружиной после выпитой браги
онежской шутя город Лондон, что в англицких землях, взял, да так и остался там.
Вот так слово русское по всему миру и расселилось.

2005 Норвегия.
Эд Сафин

среда, 22 апреля 2009 г.

Потерянные сны (часть 1)

Начиная двигаться, всегда видишь цель. Ложь. Я вообще не вижу и не чувствую.
Разучился. Память подсказывает, что я, когда-то умел это....
Потерял. Нет смысла жалеть. Ради нашего же блага все эти находки и потери. Так мы устроены.

Порой, ночью, просыпаюсь в холодном поту. Это оттого, что вдруг увидел, что-то из прошлой жизни. Из той жизни, когда я ещё умел чувствовать.
Например, привиделось, что я вернулся в прошлое. В тот день, когда мама подарила мне игрушечный саксофон. Тот самый, на который я заглядывался каждый день, проходя мимо витрины игрушечного магазина. Мама купила его мне просто так, в подарок. Была зима, и я долго болел. Я сидел и кутался в тёплое верблюжье одеяло и мечтал о саксофоне.
Мне казалось, что попади он в мои руки, и я заиграю. Заиграю так, что все будут восхищаться.
И тут открылась дверь и вошла мама. В руках она держала тот самый саксофон. Он переливался при электрическом цвете как нечто волшебное, попавшее в мой мир из сказки. Мама поцеловала меня и вручила мне саксофон. Выздоравливай дорогой. Это были её слова. Я слышу их.
На следующий день я проснулся совершенно здоровым. Зимнее солнце тем утром было особо скупым.
Горло не болело. Я был счастлив. Я был счастлив потому, что я здоров и оттого, что в углу на стуле сверкал саксофон.
Я попросил разрешение у мамы совершить маленькую прогулку. Всего полчасика. Конечно же, она мне разрешила. Она была добрая и красивая. Мы вышли с ней на улицу. Я нёс в руках мой драгоценный саксофон. Мама пошла в магазин, а я остался стоять по середине двора. Мальчишки и девчонки из соседских, подходили и просили подержать саксофон или даже дунуть. Я гордился им, моим саксофоном и даже сыграл им, какую то мелодию и все радовались. Думаю, что у меня получилось. Потому, что кто-то даже захлопал в ладоши.
Потом все решили играть в снежки. Я не мог играть, так как в руках был саксофон. Я положил его за калитку и отправился с другими.
Когда я вернулся, мама была дома. Я был в снегу и был счастлив. Мне хотелось сыграть маме мою любимую мелодию, и кинулся за саксофоном.
За калиткой саксофона не оказалось. Я искал его долго и повсюду. Я искал его до тех пор пока мне не стало ясно, что у меня больше нет саксофона....
Мама не журила меня. Она вообще нечего не сказала.
Я плакал, ночью уткнувшись в подушку.
Мама тихо подошла ко мне и ласково погладила по голове. Всякое бывает. Так она говорила, и я слушал её и успокаивался.
Прошло столько лет, а тот момент является ко мне по ночам. Я просыпаюсь и лежу не дыша. Прислушиваясь к своим мыслям и к своей памяти. У меня давно нет жалости к тому саксофону. Я, понимаю, что это была просто игрушка, и что я не смог бы научиться играть на нём, как играют знаменитые саксофонисты, но я помню его, как какой то период моей жизни. Период, который мне не вернуть.
Я уже давно не тот мальчишка, что любил кататься по весне на плотах или сбегать вниз с холмов. И я давно уже знаю, что жизнь переменчива, словно полоски на пешеходном периоде. Они сменяются. Как солдаты. Нет, как пограничные столбы.
Я сижу у костра. Смотрю на пламя, которое играет с наступающей темнотой. Оно заигрывает с ночью, надвигающейся неумолимо, но не навечно. Где-то шумит далёкий водопад, и река перекатывается через пороги. В деревне, что лежит на другом берегу, заслышав запоздалые голоса, лают собаки.

Моя собака не лаяла. Она не умела лаять. Она не была собакой. Она была волком. А волки, как известно, умеют выть. Волк попал к нам волчонком. Это был маленький клубочек. Шарик. Именно за похожесть с клубком шерсти его и назвали Шариком. Но я не помню того времени, когда это случилось. Возможно, я был мал, а может память, подобно песку разнеслась временем. Такое случается. Я помню Шарика взрослым и красивым псом. Он сидел под яблоней по ночам и тоскливо смотрел в небо. Что он там видел? Чего ждал?
Загадка.
Шарик-волк позволял мне, в то время глупому малышу, многое. Я таскал его за уши, забирал его сладкую косточку из-под его носа....
Когда я подрос, то моим развлечением стало кататься на Шарике, запрягая его в сани и изображая из себя заправского каюра. Восторгу товарищей не было границ.
Шарик умер утром.
Ранним утром он вдруг залаял. Залаял как заправский пёс. Он лаял лёжа, и не поднимая головы.
Вся семья выскочила во двор.
Мы ласкали его, чесали за ухом и говорили ободряющие слова, а он всё пытался лизнуть каждого из нас....
Он умер, и нечто подобное улыбке было на его волчьих губах.
Я и сейчас, спустя многие годы помню его улыбку и грусть в потухающем взгляде.
Его улыбка является ко мне в моих снах, и я просыпаюсь. Я брожу по двору, уже не по тому двору, где прошло моё детство, а по-другому, в других землях.... В руке у меня сигарета. Я прислушиваюсь к шуму моря, всматриваюсь в причудливые строения облаков и вспоминаю Шарика.

Очень часто я засыпаю так быстро, что по утру не могу вспомнить, как я уснул, но отлично помню, то, как я просыпался по середине ночи и лежал без сна.
Я лежу без сна и повод для этого сегодня совсем не тот, что вчера. Повод для прерывания сна меняется. Не меняется горечь....
Это не горечь обид или потерь, хотя и это присутствует, а скорее горечь чего-то невозвратного. Ушедших друзей и подруг, потерянных надежд и сожженных лет.

Я возвращался из леса в деревню, в которой гостил у родственников. Солнце было ярким и небо чистым как ключевая вода. Вокруг колосилась рожь. Я не спеша крутил педали велосипеда. От опушки леса до деревни не далеко. Максимум километра полтора. Я наслаждался пением жаворонков и думал о том, как прекрасна жизнь. Да, я думал об этом, не смотря на свои двенадцать лет. Я каждый день выбирался в лес. Мне нравилось сидеть у ручья и смотреть, как солнечные лучики прыгают по водяной ряби и вода журчит, заигрывая с отражениями листвы. Я останавливался у огромного муравейника и наблюдал за маленькими тружениками...
Я ехал через поле, и ни что не предвещало перемен. Где-то, на отрезке равном середине пути, всё вокруг переменилось. Поднялся ураганный ветер, и пыль взвилась вверх. Тучи налетели, внезапно закрыв всё небо, и громовые удары разорвали небо. Я видел, как молнии режут небо. Казалось, что сейчас обрушится дождь. Не имея желания промокнуть, я нажал на педали, но неведомая сила сорвала велосипедную цепь. Я соскочил с седла и судорожно пытался исправить неполадку. Толи ветер, толи пыль, а может быть непрекращающийся громовой раскат и сверкания молний в непосредственной близости от меня, не давали мне сосредоточиться на работе. Тогда я просто побежал, ведя велосипед рядом с собой.
И вдруг, в этом поле, среди моря ржи, под этим громовым небом и порывами ветра, передо мной возникла древняя старушка. Маленькая, сгорбленная. Голова её была повязана белым платком, из-под которого выбивались абсолютно белые, седые волосы.
Она стояла передо мной, и глаза её были полны спокойствия я доброты.
Что делает эта старушка здесь, среди этой стихии, подумал я.
Не видел ли ты сынок белую лошадь с белой гривой, поинтересовалась старушка, глядя в мои глаза.
Я ответил, что не видел.... И сразу же после этих слов, сквозь вой ветра, и раскаты грома услышал ржание лошади за своей спиной.
Я обернулся. Белоснежная, великолепная, сказочная лошадь, грациозная как королева....
Белоснежная грива развевалась на ветру.
Я заворожено смотрел на неё несколько секунд, а затем повернулся к бабушке, что бы указать ей на лошадь.... Но моей собеседницы не было.... Её не было на дороге, не в поле....
Я оглянулся на лошадь, но к моему ужасу и лошадь исчезла.
Страх накатил на меня. Я быстро нагнулся, что бы исправить цепь и это получилось у меня при первом же прикосновении. Я вскочил в седло. Холодный пот стекал у меня по спине.
Небо очистилось. Ветер стих. И жаворонки в небе пели свои серенады, а во ржи стрекотали кузнечики.
Что это было, так и осталось для меня загадкой. Видимо это был знак. Знак данный свыше.
Они являются ко мне в моих снах. Старушка и белоснежная лошадь. Это случается в тех случаях, когда жизнь моя начинает идти наперекосяк, как, по крайней мере, кажется мне.

Тёплый, ночной ветер скупого северного лета ласкает меня и разгоняет дым тлеющей сигареты. Полночное солнце, храня город, освещает верхушки низких деревьев. Горы величественно взирают на море, по которому идёт рябь от рыбацкой шхуны. Я глотаю горячий кофе и затягиваюсь....
Мысли мои блуждают неподалёку, но не настолько близко, что бы уследить за ними. Мысли строят некие планы, но планы эти рассыпаются в прах. Они похожи на мыльные пузыри, что лопаются при соприкосновении с действительностью. Мысли ворошат память, для того, что бы найти поддержку и память начинает напоминать наполненную водой губку для мытья посуды. Вода льётся из памяти.... Нет, это не вода, а мои воспоминания.
О чём я жалею больше....
О несделанном, а может, наоборот о чём то, сделанном, но постыдном.
Об ушедших людях. Нет. Люди как мгновения. Они просто как этапы развития моего мира. Общение интересно, в случаях пересечения интересов и только.

Мы расстались утром. Он поехал к бабушке, в деревню, не далеко от города. Это был день моего рождения. Он обещал вернуться вечером, к тому моменту, когда у меня должны были собраться друзья. Они сели в машину. Я не помню марки машины. Отец за рулём, а он с сестрёнкой на заднее сидение. Я не помню лиц. Я пытаюсь их вспомнить, но не могу.
Они не вернулись. Они не вернулись в тот вечер и в следующий и ещё через вечер.
Их привезли на кануне похорон. Два маленьких гробика. Он и его сестрёнка. Я не помню их лиц. Мы не были с ним закадычными друзьями. Мы были приятелями.
В день похорон, я услышал, что оставшийся в живых отец, покончил жизнь самоубийством в больничной палате.
Это была счастливая семья. Дружная и весёлая.
И в один миг их не стало. Всё рухнуло.
Я вижу по ночам гробики и седую старуху, ту самую бабушку, к которой они не доехали. Она стоит на коленях перед гробиками и плачет....
Мать ходила вокруг собравшихся людей и громко рассказывала пошлые анекдоты, над которыми сама же и смеялась.
Её увезли через пару дней после похорон.
Это была первая смерть коснувшаяся меня непосредственно.
Слишком много смертей в день моего рождения.
Справлять день рожденья на кладбище, такова была традиция. Традиция, которая держалась довольно долгое время.

Сосед выгуливает собаку. Чайки пытаются разорвать мешок с мусором, что бы поживиться отбросами. Они орут и дерутся. Я не люблю чаек. Они крикливы и наглы. Я не люблю наглости. Смотрю, как сосед отогнал чаек и убрал мешок в сарай. Вывоз мусора, лишь через пару часов.
Чайки недовольные действиями соседа, взлетают на фонарный столб и громко перекрикиваются. Как в армии. На первый, второй расчитайсь!
Облака.
Вот, кто точно не жалеет о прошедшем. Ведь в прошлой жизни, они не могли летать. Сейчас же они парят высоко в утреннем небе, несомые ветром. Они клубятся, кучкуются, темнеют, набираясь значимости. Ради чего это? Для того, что бы потом пролиться в низ?
Что бы опять ждать своего часа?
Они напоминают мне людей. Люди, как облака, сначала приземлены, а потом поднимаются выше и выше, обрастая условностями и самомнением. Люди купаются в собственном тщеславии. Люди начинают считать себя непревзойдёнными и кресла под своими стареющими чреслами становятся в их ожидании непоколебимыми. Несчастные. Наивные подобно облакам. Как тяжело будет падать. Люди не чайки, хотя так же прожорливы и так же крикливы.
Я думаю об этом, глядя в утреннее небо.

Когда-то я тоже был подобен этим облакам. Но видимо падения мои привнесли толику ясности в мои взгляды. Я роюсь в памяти и пытаюсь понять причины моих падений.
Сколько их было....
Сколько взлётов я перенёс....
Причины. Сейчас, оглядываясь назад, все эти взлёты и паденья похожи на сны. Те самые обрывчатые и размытые для полного восприятия сны. Я оглядываюсь назад и пытаюсь анализировать неанализируемое. Глупость. Все мои падения, так или иначе, были связаны с желанием падения. С желанием прервать полёт. Опуститься с небес и взглянуть на жизнь иначе. Прервать полёт, для того, что бы прервать контакт с миром фальши.
Я видел сон, как человек, которого я знал в прошлом плевался при упоминание моего слова. Сквозь дрёму я пытался рассмотреть его лицо, что бы понять, узнать того, кто так со вкусом и наслаждением кидает слова проклятья в моё лицо. Я не мог узнать его. Его лицо было искажено злобой и ненавистью.
Я узнал его по голосу. Я хорошо помнил его заискивающий голос. Этот голос мне нельзя было забыть.... Я не умел его забыть.
Когда-то, владелец этого голоса пришёл ко мне. Он пришёл, что бы петь дифирамбы, что бы унижаться и просить. Он просил денег и должности. Он смотрел мне в рот, как голодный пёс. Он всегда был на моей стороне, во всех спорах. Даже в тех случаях, когда я бывал неправ.
Он получал от меня деньги и готов был целовать мои руки. Я останавливал его. Он громко восхищался мной. Он был моим Санчо. Верным до безумия.
Но однажды я не дал ему денег. Я сказал, что настало время ему самому давать другим, таким же каким он сам был, когда-то. Он смотрел на меня широко распахнутыми глазами. Казалось, он хотел поглотить меня своими зрачками. Растворить.
Но, видя, что это были мои последние слова и ждать от меня больше нечего, в его глазах мелькнула неприязнь.
Я вычеркнул его из своей жизни, пожелав лишь забвения.
Через много лет, во сне, я вдруг увидел его перекошенное до неузнаваемости лицо. Он обвинял меня, брызгая слюнями, в бессердечии и нечестном отношении к нему и к его семье. Как это узнаваемо....
Я проснулся в ту ночь, и слёзы обиды были в глазах моих. Я не мог понять причины такой ненависти.
С той ночи прошло достаточное количество ночей. Ночей, в которых я был лишён сна, но не лишён возможности, помнить. Теперь я знаю причины. Причина его обид, крылись во мне. Это я сделал его подобным псу. Это я научил его служить мне подобно цирковой собачке, за кусок сладости. Я научил его получать за бездействие. Он надеялся сесть в моё кресло, писать моей ручкой и отдавать команды моим голосом. Это я кинул его. Оставил его. Забыл о нём.... Расплатой был этот сон. Расплата его неприязнь, его оборвавшаяся память о всём том, что было сделано хорошего за годы. Один отказ взорвал его мир. Один отказ, на который я даже не обратил внимания.
Об этом сне вспомнил я, глядя на облака и на чаек, всё ещё сидящих по близости.

Интересно устроено восприятие человеком действительности. Как часто поддаёмся мы панике, хотя и не видим явных причин для этого. Дым в доме может вызвать немалый переполох. Давка при эвакуации, сердечные переживания и просто шок. Знакомство и братания. Короткий, стрессовый момент, роднит нас, и сближает, но часто лишь на столько, на сколько коротко совместное переживание.
В ту ночь нас разбудил звонок в дверь. В коридоре явно пахло гарью. Я пошёл, что бы открыть. На мой вопрос о том, кто нас беспокоит, была тишина. Я всё же открыл дверь.
За дверями не кого не оказалось, весь подъезд был окутан дымом. Настолько окутан, что дверь напротив не просматривалась. Я разбудил остальных. Мы оделись и собрали вещи. Я слышал, как подъехали пожарные машины. Я слышал, как хлопали двери и где то плакал разбуженный малыш. Прошёл на кухню, взял полотенце и обильно смочил его водой из под крана. Обернул лицо и прошёл в коридор. Набрал воздуха и ринулся в подъезд. Видимость отсутствовала. Отсутствовало пространство. Среда моего обитания свелась к нулю. Я потерялся. Ужас. Слезы, брызнувшие от въедающегося дыма, мешали мне рассмотреть не только путь наружу, но и путь к отступлению....
Чья то твёрдая рука схватила меня и втолкнула в потерянную мной дверь в квартиру. Я лишь успел увидеть, что это один из пожарников.
В квартире было открыто окно и другой пожарник, стоя на лестнице, помогал нам спускаться вниз.
Внизу уже собралось большинство жителей дома. Многие из них жили в этом доме десятки лет, но не знали друг друга. Были лишены общения друг с другом. Я стоял и смотрел на оживлённых соседей. Я слушал их оживлённые беседы. В два часа ночи.
Лестница всё ещё была приставлена к нашему окну, и я ринулся по ней вверх. Зачем? Я не знал зачем.
В моём кресле сидел пожарник. Он был без шлема, и лицо его было усталым. Увидев меня, он лишь поинтересовался, сколько мне лет. Я соврал. А он кивнул головой, сделав вид, что верит. Я прошёлся по комнатам и вышел в подъезд, всё ещё полный дыма, но уже не настолько, что бы не разглядеть дверей. Страх отсутствовал. Только любопытство.
Я бродил по дому, заходя в кинутые гнёзда незнакомых мне людей. Гнёзда-мирки, были полны всяких благ. Люди отдавали свою жизнь на накоплении этих ненужностей. А теперь всё было оставлено на милость огню. На сжигание брошенных лет в виде телевизоров, посуды и одежды. В одну ночь, всё это потеряло свою ценность, став хламом. Я пил воду в других квартирах и смотря в окна, видел, что люди стоящие внизу общаются. Неужели, надо поджечь мир, для того, что бы мы нашли общий язык друг с другом, думал я.
Вернуться разрешили часа через два.
Наследующее утро жители вновь торопились по своим делам и даже не смотрели в сторону ночных собеседников. Как это похоже на человечество, на натуру людского эгоцентризма.
Дым от сигаретного пепла упавшего на мою куртку ассоциируется у меня с той ночью.
Интересно, что во сне я тоже брожу по чужим квартирам, словно в лабиринте и не могу найти выход. Я знаю, что это оттого, что я разучился видеть и чувствовать. Мои глаза лишь нашаривают предметы обстановки, бесполезные и так почитаемые людьми.
В ту ночь ветер гнул деревья и рвал листву....
Море бросалось через мол и чаек сносило к югу. Ветер был холодным. Я знал это ещё до того, как вышел на крыльцо. Глядя в окно и видя чаек пытающихся лететь на север и неутомимо борющихся с напором ветра, я знал, что это холодный ветер.
Ветер похож на детей. Именно на детей во множественном числе. Их неутомимость, направленность и устремлённость похожи на порывы ветра. Детские порывы такие же, как и у ветра. Они могут быть холодными, злыми, колючими. А могут быть ласковым бризом....
Моя бесчувственная память вырывает куски и преподносит их мне в причудливом толковании бывшего....
Я вспоминаю, как мы с мальчишками дразнили нашего одноклассника. Мы дразнили его за одно неправильно сказанное слово. За маленькую оплошность, которую он допустил при разговоре с нами. Он говорил с неким диалектом неприсущим к той местности, в которой мы проживали. Я не знаю, почему он говорил на другом диалекте. Знаю лишь, что он родился и вырос в нашем городе. Видимо диалект, он перенял от родителей, что вполне естественно в моём нынешнем понимании....
Он сказал одно слово, которое я и не вспомню сейчас. Да и не важно уже. Я вспоминаю ту злость и желание унизить вспыхнувшую во всех нас. Мы начали его дразнить и не слушая вставлять это слово в разговоре с ним. И однажды он не выдержал и кинулся на меня с кулаками. Он был сильнее меня. Он был коренастым и крепким мальчиком, с хорошо сложенным для своего возраста тельцем. Я же представлял из себя, нечто худое и непригодное для драк. Но я увернулся от его натиска, видимо благодаря небольшому весу. Я увернулся легко и свободно, видимо понимая, что мне не устоять под его натиском. У меня не было другого выхода. Он же не смог остановиться вовремя и продолжил движение дальше, за что и был наказан, кем-то вовремя подставленной ногой.... Он упал.
Он лежал, а мы стояли вокруг и называли его увальнем. Он встал и не отряхиваясь побрёл прочь от нас, и слёзы обиды текли по его глазам. А мы кричали ему вслед обидные слова....
Я встретил его через много лет после окончания школы. Он брёл с работы. Всё такой же коренастый и хорошо сложенный. Он был невысокого роста. Я окликнул его. Он увидел меня, и глаза его вспыхнули радостью. Такую радость я не встречал даже у самых лучших друзей. Он тряс мою руку и говорил, говорил, говорил. И я слышал всё тот же диалект, что и много лет назад. Стыд наполнял меня. Я извинился перед ним и попытался, что-то объяснить, но он лишь отмахнулся, сказав, что в детстве мы все творим много глупостей.
Он простил меня. А я себя лишь пытаюсь простить.
Много лет пытаюсь....

Тогда, я был более самонадеянным. Я не имел страха, так же как и не имею чувств сейчас. В те дни страх мой находился в зародыше. В скорлупе. В панцире непробиваемом. Я не боялся боли. Я не ведал страха. Я был молодым....
Молодым солдатом в первую свою ночь на новом месте моего жительства. На месте, рассчитанным вырвать меня на два года из привычной жизни, и вернуть в уже непривычную жизнь, и непривычном человеком.
Меня били. Меня били жёстко и хладнокровно. Меня пинали ногами, не давая встать. Я понимал лишь, что надо сгруппироваться, сжаться, раствориться, не распрямляться, не дышать.... Не дышать.
Они били привычно и холодно, и я начал понимать, что близится завершение моей земной жизни. Было обидно умирать в лужи хлещущей крови и практически в бессознательном состоянии. Умирать с опустошённым мочевым пузырём и уткнувшись лицом в нечто среднее между кровью и блевотиной.
Мне было обидно умирать, так и не успев сделать того, что хотелось, о чём мечталось.
Умирать вдали.
Умирать слабым и молодым.
Весь мой организм сопротивлялся этому.
Они, что-то спрашивали, но я мог только мычать, продолжая посылать их на все матерные направления, и тогда они вновь приступали бить меня. Подобно хорошо обученным кокам.
Я не умер. Я остался жить. Чудом.
Меня таскали на допросы, но я молчал и не называл имён.
Больше меня не били. Я стал равным....
Я умер. Они разбили скорлупу моего страха. Они выбили из меня бесстрашие и воспалили те чувства, что до того были мне неизвестны.
Я видел это. Я помню их имена и лица. Хотя сомневаюсь, что имена соответствуют лицам, а лица именам.
Эти лица и обрывки фраз мешаются в моих снах.
Они вырывают меня из действительности и заставляют избегать конфликтов. Они стёрлись и остались не стираемыми.

Каждая ночь непохожа на другую. Нет похожих ночей. И даже звуки неизменные на первый взгляд, если к ним прислушаться разные. Меняется тембр, частота....
Вроде бы так же привычно гудят морозильные камеры и что-то бормочут холодильники. Где-то журчит вода, а ветер крутит бельевую сушилку.... Во дворе у соседей хлопочет на ветру флаг.
Но, это обманчивое впечатление.
Где-то проехало такси, развозя запоздалых гуляк.
Месяц пытается скрыться за тучами.
Огни грузового судна, входящего в бухту, кажется, висят в воздухе и движутся сами по себе.
Мирно и тихо.
Слышу, как такси возвращается в парк.
Мы однажды гоняли на машине приятеля. Так же. Ночью. Светофоры мигали жёлтым светом. Редкие прохожие. Тёмные глазницы окон. Выколотые темноты парков и скверов.
Мы носились с приятелем по ночному городу. Это была не его машина. Это была машина его отца.
Он просто взял её в день когда родители отсутствовали. Нам было по шестнадцать лет. Нам казалось, что мы самые крутые ребята во всём городе. Мы хотели, что бы все знали об этом. Приятель не знал правил движения. Он не имел прав. Но это не мешало ему выжимать из машины всё.
Мы заехали к знакомым девчонкам и поехали с ними за город. Мы купались в тёплых волжских водах и потом сидели у костра.
Мы так и уснули, прямо на песке.
Когда проснулись, то оказалось, что время уже к обеду и что девчонкам пора в город, а приятелю пора возвращать машину в гараж.
Мы возвращались в город.
Без прав.
Без знаний правил дорожного движения.
С двумя девчонками.
С громкой музыкой.
Приятель вёл машину на грани. Грань лежала между тем, что бы не предстать перед подругами в смешной ситуации и не попасть в происшествие.
Мы ехали в город, ориентируясь на другие автомобили. Но при въезде в город все машины уходили по трассе дальше, а нам надо было свернуть....
Приятель свернул. Мы двигались в нужном нам направлении, но по улице с односторонним движением....
Мы долго петляли от воя сирены.
Мы высадили девчонок у их дома.
Мы долго уходили от инспекторской машины, по каким то пустырям и дворам.
Родители приятеля так и не узнали о наших приключениях. Лишь отец посетовал, что вроде как он заливал бензин...
К чему это приходит ко мне?
Это лишило меня одной из ночей спокойного сна. Судьба моя никак не зависела от этого воспоминания. Эта ночь с гонками не играла в моей жизни, какой либо роли. Но видимо та, юношеская тяга к чему-то значимому, к значимости решила остаться штампом потёртой памяти и являться во снах.

В другой раз проснулся от некоего толчка. Конечно же, я понимаю, что толчка не было на яву. Это был отголосок, какого то сна. Я сидел на кухне и обжигался горячим чаем. Пытался склеить те немногие осколки моей памяти. Это удавалось мне с трудом. Спина болела от некоего эфемерного удара, коего и не было вовсе.
Или всё же был....
Мне надо было ехать в Москву. Мне необходимо было ехать в Москву и я не могу вспомнить для чего мне это было необходимо. Да и имеет ли это значение после стольких лет?
Тот день выдался тяжёлым. Это был скверный день. Всё не клеилось. И мы даже повздорили с компаньоном. Мы повздорили, из-за какой то глупости. В то время у нас это случалось редко. Точнее почти не случалось. Что-то не ладилось у меня. Это был не мой день.
Заказчики задерживали оплату, и я около часа выяснял с ними отношения и грозил прервать все работы.
Вся моя сущность протестовала против этой поездки.
Зачем мне надо было в Москву?
Компаньон выразил желание отвезти меня в аэропорт, но я сослался, на то, что это сделает водитель. Сам же позвонил водителю и дал ему указание за те пару дней, что я собирался отсутствовать, привести машину в идеальное состояние. Проверить технически.
Водитель так же был не против прокатиться со мной до аэропорта и лишь потом заняться машиной.
Я отказался.
Выйдя из дома с лёгким рюкзачком за плечами, я почти сразу поймал машину. Это были Жигули. Не помню, какой модели. По-моему тройка или пятёрка.
Я сел на переднее сидение, рядом с немолодым уже водителем. Он, что-то говорил, а я поддакивал, даже не вникая в его слова. Это был простой работяга, который выехал подзаработать денег после трудового дня.
Я смотрел вперёд.
Глаза мои слипались.
На одном из перекрёстков я выразил желание пересесть на заднее сиденье, чем немало удивил его.
Он притормозил на светофоре, и я быстро пересел.
Мы тронулись. Водитель молчал, а я прикрыл глаза....
Сильный удар сотряс машину, и меня дёрнуло так, что я на мгновение отключился. Всего на мгновенье. Когда я открыл глаза, то увидел, что место, на котором я сидел всего пять минут назад раскурочено. А водитель уронил голову на руль и лицо его было в крови.
Не понимая, что происходит, я вышел из развороченных Жигулей и увидел, что причиной удара была тяжёлая БМВ, стоявшая теперь неподалёку. Из БМВ выскакивали несколько коротко обритых молодых людей, вся внешность которых открыто говорила о роде их деятельности.
Я взял рюкзак и пошёл...
Я пошёл в сторону аэропорта. Как в шоке. Я даже не пытался остановить машину. Я просто шёл.
Я шёл, потому, что мне надо было быть вечером в Москве.
Через пару, а может и больше, километров, понимание произошедшего вернулось ко мне.
Я остановился и закурил, приходя в себя.
Затем я резко развернулся и двинулся обратно к месту происшествия.
Там уже толпились медики, милиция и братва.
Медики грузили водителя Жигулей в карету неотложной помощи.
Я подошёл к милиционерам, что бы выяснить, что же случилось с мужчиной, который всего чуть более получаса назад так дружелюбно болтал со мной.
Узнав о том, что я пассажир, мне задали какие-то вопросы. Я ответил.
Я отвечал, но слабая боль начала шевелиться в моей спине. В позвоночнике. Я чувствовал, что ноги перестают слушаться меня.
Я позвонил своему водителю, но он находился в не зоны приёма. Видимо это оттого, что он уже выполнял моё поручение по ремонту автомобиля.
Тогда я позвонил к своему компаньону. Он всё ещё находился в офисе...
Они приехали и нашли меня лежащим на газоне неподалёку от места происшествия.
Боль была мучительной.
Почти от такой же боли я и проснулся в эту ночь.
Память как фотография. Она выцветает. Трудно восстановить мелочи. Трудно вспомнить черты лица. Трудно рассчитывать на точности.... Но подсознательно она гложет нас и не даёт нам покоя. Помогает потерять сон. Заставляет бояться снов.
Сам процесс сна порой превращается в мучительную пытку. Страх, что в следующую ночь вскроются старые нарывы памяти, заставляют нас оттягивать момент погружения в сон.

Много лет спустя один из снов об этом надолго вывел меня из состояния равновесия. Душевный покой был утерян мной.

Рано или поздно любой человек начинает задумываться о том, чего он достиг в своей жизни. Эдакий критический момент бытия. Кризис среднего возраста, так кажется. Это называется правильно. Я не являюсь исключением.
Падающий за окошком снег или слетающие октябрьские листья способствуют обострению восприятия прожитого отрезка.
Древние говорили, что мужчина должен посадить дерево, построить дом и родить сына. Если взять эти три пункта, то жизнь моя состоялась. Сколько домов я построил.... Множество.
Я родил сына.
А из деревьев посаженных мной мог бы получиться небольшой тенистый садик. И вроде бы все пункты соблюдены. И можно не забивать свою голову никчемными терзаниями.
Однако видимо или я воспринимаю жизнь неправильно или же древние мудрецы мыслили слишком узко.
Чего хотят люди?
Власти? Богатства? Славы?
Нет. Я не хотел богатства. Богатство ради богатства это ограниченность суждений. Я всегда считал, да и считаю, что денег должно быть столько. Сколько необходимо для нормального существования. И у меня была возможность убедиться на своей шкуре, что деньги не решают внутренних проблем, а скорее наоборот.
Слава. А, что есть слава? Момент, когда тебя узнают на улицах, и ты не имеешь возможности спокойно прогуляться до ближайшей булочной.... Сомнительный кайф.
Что может быть противней, когда тысячи фанатов читают в дешёвой газетёнке о цвете твоих трусов.
Или быть вхожим в какие то богемные круги.... Но, и это не то, что хотелось бы мне. Конечно, это приятно, когда в молодости ты можешь запросто разговаривать с корифеями рок-музыки или театра. Но потом оказывается, что, как правило, это несчастные люди, страдающие комплексами. Я испытал долю известности, и мне стало скучно.
Власть. Состояние настолько эфемерное и зыбкое, что при одной мысли об этом становится тошно. Быть окружённым людьми льстивыми и двуликими. Людьми, которые плетут интриги и уж если наступит их время, то готовыми раздавить тебя. Тебя бывшего во власти.... Вспомнить все свои обиды.
Так, что же?
Что заставляет гореть наше самолюбие или эгоизм?
Ответа нет.

Видимо есть во мне какой то изъян. Мне не бывает скучно с самим собой. Я не мучаюсь непонятными терзаниями, о том, чем же себя занять, чем же жить....
Я всю жизнь делаю что-то. Я добиваюсь поставленных задач и .... И потом мне становится скучно. Мне становится тоскливо. И я кидаюсь в новые искания. Ищу новых реализаций. Я рву связи. Я меняю амплуа. Я строю новый мир....
Ради чего? Тешу своё самолюбие?
Нет. Ни в коем случае. Это просто некий тип игры. Игры в жизнь. Игры в новое.
Говорят, что мужчины всю жизнь как дети. Видимо я не являюсь исключением.

Шайба летела на меня. Летела как-то замедленно. Я видел боковым зрением, что игроки на поле продолжают движение в обычном темпе. То есть в игре.... Шайба же приближалась очень медленно, как во сне. Я подумал, что я должен уклониться, но почувствовал, что тело моё мне не повинуется. Я уже видел на шайбе вырезанные инициалы "АМ". В голове мелькнула мысль, что шайба Мирзояна....
Удар пришёлся точно в глаз.
Я пришёл в себя. Попытался встать, но в голове, что-то щёлкнуло. Какого чёрта, я не надел шлем.... То же, сыскался, Бобби Халл.
Глаз не видел, точнее, видел свет, но не различал ничего более. Кровь стекала по лицу. Кто-то протирал мне лицо влажной салфеткой.
Я сделал ещё одну попытку встать, и она увенчалась успехом, не смотря на то, что в голове стучал метроном, и меня тянуло лечь. Надо же было этому случиться в первом периоде. Такая важная игра, а мне в глаз въехали, да ещё и башкой об лёд грохнулся. Да, Сидорчуковский бил отменно.
Тренер подхватил меня и повёл в раздевалку.
Там врач, принялся осматривать мой глаз.... Делал он это молча, привычно. Затем принялся накладывать швы. Ощущение было такое, что зашивают сам глаз. Боли не чувствовалось, единственное что болело, это голова. Меня положили на скамейку. Тренер убежал наблюдать за игрой, а врач принялся накладывать повязку.
Я посмотрелся в зеркало. Видок конечно не ахти какой.
В начале третьего периода, наши проигрывали. Я просился на поле, но тренер был непоколебим.
Но за пять минут до конца периода, всё же сжалился и выпустил меня на лёд. Я носился в игре. Я рвался хотя бы сравнять счёт. Шайба была у меня, и ворота были передо мной. Взмах клюшкой и ...
Головокружение скосило меня, и я упал.
Это было началом конца.
Затем было много игр. Было много травм. И от каждой травмы оставалось всё больше и больше шрамов. И каждая травма выводила меня из таблицы игр, всё на более длинный срок. А удары мои всё реже достигали цели.
Было ли это?
Или это всё же сон?
Я уходил, а тренер ходил за мной следом и рассказывал мне о перспективах.
Я уходил....
Жалел ли я о том, что не остался?
Нет. Я не жалел. Что я оставлял? Больницы и гостиницы, да изнурительные тренировки....
Мирзоян играл в НХЛ, а теперь слоняется по Москве, всеми забытый.
Да и кому он нужен теперь? Некогда звезда, а теперь человек ничего не умеющий, кроме как забивать голы в чужие ворота, получил шайбу жизни в свои....
Вовремя остановиться, это как уметь чувствовать.
Мне приснился Мирзоян, а может и не он сам, а та самая шайба, с его инициалами....
Я вспоминаю его, глядя на себя в зеркало. Глядя на эти шрамы. Точно на веке. Самый крайний. С права.
Жаль, что умение чувствовать, так притупилось во мне. Может быть, я бы смог чем-то помочь ему....

Листья за окном ещё зелены. Температура уходящего лета. Последнее дуновение тёплого бриза. Всё, так же как в тот день, когда умирала мама, а я лежал и смотрел в окно.
Люди, в белых халатах, суетились, вокруг умирающей, а, я ничего не понимающий, пялился в окно. В окно, за которым буйствовала зелень, готовящаяся долгой осени. В окно, за которым любопытный воробей пялился на меня сидя на оконном карнизе. Я лежал и думал. Я не помню о чём, я думал....
Но если я помню воробья и деревья и солнце, которое пряталось от меня где-то за деревьями, то значит, я думал.
Когда мне исполнился час, люди в белых халатах вспомнили обо мне, лежащем на подоконнике. Это произошло лишь потому, что мамин организм справился и жизнь не покинула её. Я понимаю, что лишь благодаря тому, что мама выдержала, я теперь пишу эти строки.
Видимо за этот час я и принял решение.... Решение умереть.

Умирать стало моим хобби. Первым занятием, которому я отдавался весь. Занятие, которое вычеркнуло три или четыре года из моей жизни. Занятие, которое, заставило меня, первыми произнести не обычные "мама" и "папа", а "моё", "уйди" и "не дам"". Слова, которые помогали мне быть в различных клиниках и детских больницах. Я умирал часто и самозабвенно. Сейчас я не вспомню всех причин моей смерти, да и стоит ли их вспоминать.
Тётки и дядьки суетились вокруг.... Мне дарили игрушки и читали книжки, мной занимались, но ничто мне не было так приятно как моё первое хобби.
Странно. Я так и не умер тогда....
Однажды, приехав уже взрослым, в дом, к моим бабушке и дедушке, я поднялся на чердак. Пыльный чердак. Некогда любимое мной место. Так любимый мной. Место где я просиживал часами листая старые подшивки газет и журналов, в которых читал все подряд приятные, жизнерадостные статьи.... Я завидовал тому времени. Смотрел на портреты ушедших вождей. Всматривался в доброе лицо Сталина и простодушные глаза Хрущёва.... Я вырезал портреты Гагарина и Терешковой....
Я приехал в этот дом. Я приехал взрослым человеком. Я поднялся на этот пыльный чердак. Я смотрел на кучу хлама лежащего в пыли. Взгляд мой упал на маленькую книжку.
Это была книжка-раскраска. Из моего детства. Про ёжика. Я отлично помнил её. Я помнил, как я получил её в подарок. Просто так, для настроения. Я помню, как я старательно раскрашивал бесцветных зайчиков и лисичек. Я выбирал свои цвета. Цвета приемлемые для моего тогдашнего мировосприятия.
Мне было четыре года. Это было лето. Тёплое лето.
Я проснулся рано утром, когда солнце уже встало, но дом ещё спал. Выбравшись из кровати, я взял со стола карандаши и полученную в подарок книжечку.
Я вышел в сад. Роса лежала на листьях. Утреннее солнце кралось среди яблоневых ветвей, ища короткую дорогу к земле. Я уселся на ступеньку лестницы ведущий в вишнёвый сад.
Раскрыл книжечку у себя на коленях и взял в руки зелёный карандаш....
Почему зелёный? Не помню.
Где-то зажужжала пчёлка. В траве застрекотал кузнечик. Трудолюбивые муравьи копошились рядом. На старой груше залился соловей, воспевая новый день. Я сидел и слушал. Я сидел и наслаждался.... Тогда я разукрасил дерево зелёным.
В то утро я увидел другой мир. В то утро, что-то сломалось во мне.... Что-то перемкнуло. То лето стало переменным, этапным. Я поменял интересы.
Это утро стало утром ЖИЗНИ.
Глядя на эту старую, детскую книжку, я вспомнил то утро.... Дальнее утро детства.
Среди этих старых журналов и паутины, между лучиками солнца, пробивающимися в слуховое окошко.

Почему я вспомнил об этом? Это приснилось мне. Приснилась мне книжка или возможно тот старый чердак. А может быть утро и солнечные лучи, да жужжание пчелы напомнило мне об этом мгновении....
Как всё это далеко. Как безвозвратно. Как незабываемо и безжалостно. Трудно бороться с собой и со своими чувствами. Книжка осталась лежать там же, на чердаке, со старыми журналами и газетами, с фотографиями "добрых" Сталина и Хрущёва, да статьями о "тех счастливых временах".... Почему я оставил её там? Бедные зайчики и ёжики среди монстров. Чем руководствовался я....
Видимо подсознание моё сыграло свою роль. Не возвращаться....

Прошёл год с того момента, когда была задумано, то, что я пишу, что-то так и осталось лишь проскользнувшими планами, а что-то легло на бумагу. Но мысли не стоят на месте и память вспыхивает, и погасшие чувства терзают разум мой, каким то холодным огнём прожигая меня. Я теряю сон, всего лишь оттого, что что-то мелькнуло в глубине моего сознания. Круг....
Замкнутый круг.
Год?
Да, нет же.... От силы неделя и всего около шести или семи бессонных ночей.
Время обманчиво.
Время как "кукла" афериста. Нам подсовывают его, и мы видим лишь наружные бумажки купюр. Мы пробуем листать их с умным видом, и кладём в карманы жизни с удовлетворением от проделанной сделки.... Жизнь - великая афёра. Афера, в которой мы пытаемся разобраться, но тщётно.
Мы сами судьи на процессе. На процессе, где слушается дело нас самих же. Как это глупо и как это мудро одновремённо. Самим судить себя же за свои же проступки. Сюрреализм.... Жизнь на гране сумасшествия.

Ветер несёт облака. Несёт облака над нами. Где он их нашёл и где оставит, это вопрос без ответа.
И так каждый день, месяц, год.... И так вечность.
Работа ветра и существование облаков, воды по сути своей. Так и человек. Носит его по миру и не знает где выпадет, где жизнь его закончит своё существование в одном виде и преобразившись начнётся в другом.
Так и я....
Нечем не отличаюсь от воды. Пар, лёд, река или тихий водоём.
Открытый и закрытый одновременно. Кто знает обо мне больше, чем знаю о себе я сам.
И также ветер - судьба, носит меня, болтает, гонит, или бросает, потерявши интерес. И падаю я ....
И мысли мои роятся, ища сравнение, в то время как глаза мои следят за облаками неповторимыми в причудливости своём.

Когда-то жизнь представлялась чем, то долгим и нескончаемым. Думал ли калека в то время, о том, что ждёт его. Знал ли сверженный президент о крахе своём, мечтала ли домохозяйка о бесплодии своём....
Обманом для многих обернулась она. Свалкой рухнувших надежд и переполненной банкой разочарований, где в мутной воде погибли последние ростки надежд. Бог миловал меня.
Я не познал горечи разочарований. Я был готов к тому, что было. И хотя поначалу казалось, что каждый раз, когда судьба посылает мне новое испытание, что не вынесу я его. Казалось, что нет сил уже, чтобы бороться. Но каждый раз приходили силы, и каждый раз жизнь продолжалась, потому, что не было сил нежить. Было лишь желание жить и любить.

Мы гнали с друзьями. Скорость выше дозволенного. Желание вырваться из тесных городских улиц и мчаться по загородным, пыльным и неухоженным дорогам. Мигалка милицейской машины шла следом, почти не отставая. Что-то орали в громкоговоритель.... Но мы были в выигрыше, так знали свой район. Мы знали, куда надо свернуть, где можно проскочить вдоль строительного забора. Мы веселились. А как же было не веселиться, когда мы узнали, что угнанная нами машина принадлежит Министру Внутренних Дел Республики. Этот факт придавал нашему преступному деянию шарм некоего псевдоблагородства, почти робингудовское чувство.
Наконец, когда позади остались городские кварталы, и мы вырвались на просёлочную дорогу, а газ был выжит на полную катушку, гаишники стали отставать. Это радовало нас ещё больше, так как мы предвкушали, что завтра с утра припаркуем угнанную машину прямо у центрального входа школы. Это было нормальной забавой, парковать угнанные на кануне авто у входа в школу, в которой учились. Если же у школы дежурила милиция, то авто оставлялись с другой стороны здания, за стадионом. Иной раз у входа скапливалось не менее пяти разыскиваемых автомобиля.
Мы не брали из машин ничего. Всё было лишь ради доли адреналина, так необходимого для молодого, растущего организма.
Не кому ещё не удавалось увести машину столь значимого человека, и мы знали, что в случае если нас задержат, то суд сделает всё, что бы нас выписали по максимуму в колонии для малолеток. Нам было по шестнадцать лет. Мы были полны честолюбивых амбиций, но ещё больше нас переполняла юношеская глупость....
Нам повезло, и мы не были пойманы. Мы влетели в лужу, и автомобиль заглох. И пока кто-то с головой был занят под капотом, другие занимались своими делами.... Кто-то потрошил бардачок и скидывал все найденные бумаги и документы в грязь, кто-то сидел на крыше и курил, наблюдая за мелькающей в дали машиной ментов. Машина не завелась, и нам пришлось её бросить и спасаться бегством....
Мы отлёживались на балконе, какого то девятиэтажного дома, в то время как милиция вынюхивала нас поблизости. Было жарко, и муха кружила с громким жужжанием. Настолько громким, что мешала нам прислушиваться к звукам....
Это было в последний раз, когда я участвовал в подобном мероприятии....
Нас было пятеро, а остался я один.
Лёха через два года выпрыгнул в окно, вслед за своим отцом, прыгнувшим на год раньше сына. Андрей, где-то в тоже время, загремел на "малолетку", за квартирную кражу, и больше мы о нём не слышали. Ильдар, беззаботный весельчак и балагур, душа любой компании, попал в психиатрическую клинику. Игорь был застрелен в одной из драк между нашумевшими некогда группировками....
Они приходят ко мне в ночи. Те, кто был тогда рядом. Возможно, я мог бы им помочь. Отвести. Но я ушёл молча, оставив их в другой жизни, на той дороге, которая оказалась короче выбранной мной тропы.
Они приходят и смотрят молча на меня спящего. Друзья? Приятели? Осколок прошлой жизни.
Что было бы со мной если бы не остановился я тогда. Чем закончил бы я жизнь свою....

Мне было двадцать. У меня был дембельский синдром, честолюбивые планы и мешки мусора в голове. Я слушал музыку, много работал и ходил на дискотеки и концерты. Мы развлекались с друзьями, выискивая самых некрасивых и непривлекательных девчонок, и танцевали с ними, говоря им комплименты. Комплименты фальшивые и дежурные.... Не обязывающие к чему-либо. Мы заключали с друзьями пари, на "самую страшную девчонку вечера". Мы были ловеласами и гордились своими знакомствами с барменами, музыкантами и вышибалами. Нас знали во всех самых неформальных тусовках. "Страшные девчонки" не чаяли в нас сердец и трепетали при встрече. О, какие мы были глупцы. Сейчас я понимаю, что не бывает красивых или не красивых женщин. Сейчас я понимаю, что красота это явление внутреннее. Шарм и внутреннее обаяние исходящее из толстушки, намного красивее и приятнее нежели длинные ноги и силиконообразная грудь, якобы красавицы. Что толку от красивых плеч и длинных ног, коль обладательница этих прелестей тупа как пробковое дерево....
Простите все обиженные мной красавицы.
Мне было двадцать. Ей было шестнадцать. Я просто сказал ей, что она великолепна и прекрасно танцует. Я лгал. Она была проста и танцевала скверно. Но она была чиста и наивна. Она была интересным собеседником и хорошим слушателем. Она была проста....
Я не знаю, что именно она нашла во мне.... Но я бегал от неё, а она караулила меня повсюду и говорила, что хочет быть самой верной и покорной для меня. Она говорила, что только я могу лишить её девственности.... А я смеялся. Я говорил, что я не хочу её видеть.
Прошло много лет. Я узнал позже, что она была очень скромной девушкой, что для неё каждый день, когда она ловила меня у дискотек или баров, было сравни внутренней войне в её сердце.
Прошло много лет.
Друзья говорили, что я дурак, что вот она дармовая подстилка, готовая на всё. Я отшучивался. Я пытался им объяснить, что спать с малолетками, да к тому же с теми, которые мне не интересны, противоречит моим принципам.... Друзья не понимали.
Друзья не хотели меня понимать.
Я им не судья. Каждый сам решает для себя....
Сколько лет прошло с тех пор....
Жалею ли я о чём-либо?
Да. Я жалею, что я не смог объяснить ей всего, что не извинился перед ней, что приручил её однажды...

Пароход с иностранными туристами на борту проплывал мимо, к выходу из гавани. Было видно, как туристы столпились на борту лайнера и глазели на ещё спящий город. Стая чаек носилась вокруг....
Интересно устроена эта жизнь. Сотни туристов каждое утро проплывают мимо нашего городка на таких же белых лайнерах. Они фотографируют виды.... Большинство из них уже никогда сюда не вернуться. Они будут рассматривать свои семейные альбомы много лет спустя, и с трудом вспоминать названия городков, в которых они побывали. А городки будут жить своей жизнью, стареть или возрождаться. Такова философия присутствия этих белых океанских лайнеров на фоне скалистых гор и фьорда.

- Да, я вообще богом обижен, как и вся наша семья - говорил он мне - Смотри, у всех мужиков на груди волосы растут, а у нас в родне ни у кого нет.
Мне было двенадцать лет, а он был на восемь лет старше. У него были огненно рыжие волосы и телосложение викинга. Он был для меня братом и отцом, хотя на самом деле был всего лишь моим дядей.
Он всегда был рядом. Он учил меня премудростям мальчишечьей жизни. Он не гнушался таскать меня повсюду ещё с тех пор, когда мне было сложно расстегнуть свои штанишки. Всю свою первую в жизни зарплату он потратил на игрушки для меня. Сколько раз я вспоминал его наставления в трудные для меня моменты....
Он учил меня всему, что знал сам.
Он был популярен. Он играл на гитаре и барабанах в разных группах, он общался с лидерами различных криминальных групп, хотя сам не был в криминальной среде.У него было много девчонок, но все они были студентками различных институтов, да к тому же иностранками. Он имел навороченный мотоцикл и японский магнитофон, что являлось невиданным богатством по тем временам. Однажды, вечером, когда он возвращался от друзей, он увидел, что какие то ребята избивают пожилого мужчину. В руках у дяди был его любимый магнитофон. Именно магнитофоном он и отогнал подростков тем самым спас жизнь жертвы....
Когда я позже спрашивал его о том не жалко ли ему поломанного магнитофона, он отвечал, что если бы он прошёл мимо, то потом всю жизнь жалел бы об этом, а это ещё хуже, чем какой то ящик, хоть японского производства....
Потом он женился и у них родился сын. А потом он начал пить. Он не ругался, не жаловался на жизнь.... Он просто пил. Пил много и почти каждый день.... И так десять лет.
А потом, резко бросил. Занялся бизнесом и на заработанные деньги отправлял лечиться своих бывших друзей-собутыльников.
Когда, однажды я спросил его, почему он пил десять лет беспробудно, то ответ был прост: "А, что ещё оставалось делать в той стране? Только пить. Это сейчас я знаю, куда приложить свою энергию и чему себя посвятить, а тогда была пустота...".

К чему вспомнил я это?
Не знаю. Как-то само пришло.

Снег в горах тает медленно....
Лёжа на траве под тёплыми солнечными лучами, так приятно наблюдать, как высоко в горах буйствует снегопад. Порой ветер подхватывает отдельные снежинки и несёт их в долину. Он переносит их через фьорд, и они падают на меня мелким моросящим дождём. Не настолько тёплым, что бы не чувствовать и не настолько холодными, что бы это приносило неудобства.
Это редкие капли. Такие же редкие, как и люди, которым могу я довериться.

Боязнь разочарования делает нас осторожными, затем осторожность перерастает в подозрительность, которая в свою очередь заставляет нас замкнуться и вариться в своём соку. Читать некогда читанные книги, слушать старую, оставшуюся ещё со времён юности музыку, и предаваться бесполезным воспоминаниям, о славных прошедших днях.
И стареть....
Старость наступает внезапно. Она оглушает как гром. Она подрывает дух своей внезапностью.
Это ложь. Старость не приходит внезапно. Она крадётся к вам долго и открыто. Она проникает в ваш мир, и всасывается в вас словно голодная пиявка. Старость иссушает ваш мозг и въедается в ваше тело. Вы не замечаете, как меняется ваша походка, ваш облик, ваше восприятие мира.
Многие в старости становятся нигилистами. Протестантами от жизни. Проповедуют свои, совсем несвежие вкусы.
Лекарство от старости одно. Смерть молодым, но в преклонном возрасте. С осознанием, того, что ещё так много не сделано. С желанием глотнуть свежего воздуха знаний и при этом не чувствовать своего неприятия свежего. Умереть с улыбкой на устах. С изношенным телом, но светлым умом. С чистой совестью, с осознанием, того, что жизнь была прожита полноценно. С чувством, того, что-то, что не успели сделать вы, успеют ваши дети и внуки. С осознанием того, что внуки ваши будут говорить детям своим ваши слова.
Бороться со старостью под силу нам. Надо просто взломать скорлупу недоверия и неприятия. Надо просто быть всегда чуточку голодным до нового. Принимать мир таким, каким он есть, и видеть лишь позитивное вокруг. И даже в негативных снимках научиться разглядеть позитив.
Мы спотыкаемся о свои воспоминания. И нам так сложно найти выход в лабиринте мыслей. Мы блуждаем в них, спотыкаясь и падая. Мы цепляемся за них и пытаемся взобраться на самую верхушку. Но выхода в этом лесу нам не найти.

Меня не воспринимали в серьёз. И это было хорошо и плохо одновременно. Нигилизм в молодости простителен. Это обязательное. Жаль тех, кто в двадцать лет начинают играть в правильность и погрязают в этом до такой степени, что к тридцати становятся моральными стариками.
Идти против общего вкуса и общего понимания правильности это искусство, которому можно научиться в детстве или не научишься никогда.
Мне становится скучно в компаниях, где сдвиг в охвате минимальный. В охвате, то есть в расширении кругозора. Жить, что бы жрать, пить и лелеять своё бренное тело, это глупо и недостойно человека.

Многие ли бывали в психиатрических клиниках?
Не в качестве пациентов или посетителей, пришедших навестить больных. Кто бывал в психиатрической клинике в качестве экскурсанта?
Ещё один нонсенс. Психиатрия и экскурсия. Сплошные нонсенсы.
Друзья мои, студенты медики, предложили мне однажды посетить вместе с ними знаменитую Казанскую психиатрическую клинику. Они шли туда на занятия по психиатрии, а так как знали, что я неравнодушен к психологии и психиатрии, то решили, что мне было бы весьма интересно посетить столь известное лечебное учреждение.
Естественно, что я просто не в силах был отказаться от столь заманчивого предложения.
Так получилось, что, не смотря на разницу в возрасте, всё свободное время я проводил в медицинском институте или в общежитии от того же института. Соответственно, что меня там знали. Я примелькался.
И вот в назначенный день, в назначенный час, я, как положено, появился в приёмной клиники. Уж не знаю, кто и как внёс меня в списки студентов, но халат мне выдали с прикреплённым на груди значком, на котором значилось моё имя.
Медбрат, детина из детин, пересчитал нас и провёл с нами беседу, о том, как стоит себя вести в палатах, и попросил не отставать и держаться всем вместе.
После этого, он открыл обитую металлом дверь, и мы оказались в месте, о котором ходило столько слухов и анекдотов.
Помещения клиники поражали своей убогостью. Серость и общая бесцветность царили везде. Грязно зелёные стены и серый потолок. Потрескавшаяся краска. Решётки на окнах.
В серых халатах угадывались ещё некогда жившие в них цвета.
Любопытство и страх. Любопытство и ненависть. Безразличие. Горечь. Обида. Все чувства известные человечеству. Качества души человеческой. В каждой паре глаз. Без повторения и отражений. Потухшее и сверкающее одновременно.
Кто-то разглядывал нас из далека соей точки.. Кто-то подходил в плотную и пытались коснуться. Бледные. Зелёные. Похожие на живых трупов продолжали своё хождение по коридорам. От цели к цели. От им известного, до им же известного.
Мы их о чём-то спрашивали. Мы, что-то записывали. Мы их боялись....
Мы боялись их. Мы понимали, что не понимаем их. И они чувствовали это. И любопытство в глазах пациентов сменялось на равнодушие или превосходство.
Мы входили палаты.
Серость, решётки, убогость помещений, спёртость воздуха, запах неопрятности, тошнота и страх.
Буйные. За сеткой.
Словно дикие звери.
Мальчик, бьющийся в конвульсиях с пеной у рта и женщина в бесцветном халате, стриженая наголо, держащая его за руку. Энцефалит. Ужас безумия в глазах ребёнка.
Сотни лиц. Сотни глаз.
Чувство страха и вины перед ними в душе, вперемежку с жалостью и состраданьем.
Книги. Рукописи. Неприятие в глазах тех, что стоят группкой у окна. Чище других. Опрятнее других, хотя и в тех же халатах. Диссиденты. Носители вялотекущей шизофрении. Носители болезни придуманной советскими психиатрами специально для тех, кто недоволен существующим строем. В глазах ум. Интеллект.
Кто они?
Кто мы?
Несколько человек перед ничего не показывающим телевизором. Сидят молча. Молча смотрят в пустой экран. На вопрос, о том что они смотрят, одна из женщин оживляется и подскочив к нам, начинает говорить о каком то срочном Пленуме ЦК.
Удаляемся.
Ощущение нереальности. Потусторонний мир. Грязь и труха. Труха от сломанных надежд и судеб.
Перед самым выходом, меня за рукав хватает девушка. Санитары на стороже. Девушка смотрит в мои глаза. И держит.....
Молодая. Красивая. Правильные черты лица. Но глаза.... Глаза потухшие. Губы её лишь прошептали: "Бросайте психиатрию. Вам больше подойдёт МГИМО".
Её отцепляют от меня. Волокут. Но взгляд её остаётся....
И я лишь слышу, как она продолжает кричать, словно пытаясь меня о чём то предупредить, что психиатрия, это грязь и мне надлежит учиться на дипломата.
Несколько дней, а может и недель, а если смотреть правде в глаза, то и по сей день, помню её взгляд и её голос. Помню серость халатов и немытость стен. Помню многие лица....
Я не стал психиатром. Я стал тем, кем стал.


Меня подняли ночью. И позвали в каптерку. В каптёрке сидели деды. Весь цвет был в сборе. Они явно собирались немного бухнуть. Оглядев меня с ног до головы, деды сказали, что хотят пельменей.
Всего две недели как я появился в этой части и на тебе, подарок. Пельмени, в лесу, да ещё в двенадцатом часу ночи....
Но кто даёт выбор, если ставят перед фактом.
Одевшись и выйдя из казармы, я сразу же направился в пожарку. Там служил мой земляк. Музыкант одной из весьма популярных в то время групп. Именно на почве музыки мы с ним и познакомились, чуть ли не в первый же день моего пребывания в части, я объяснил ему ситуацию. Реакция его поразила меня. С абсолютно спокойным лицом он оделся и кивнув направился к выходу. Я последовал за ним.
Мы ходили по части час, не меньше, он кого-то поднимал, с кем-то, что-то решал.... Потом он повёл меня к офицерской столовой, которую открыл, прошёл к холодильникам и достал пельмени. Килограмм шесть пельменей....
Я принёс пельмени в каптёрку. Горячие. Душистые.
Деды были в восторге и пригласили меня посидеть с ними. Я согласился, но перед этим решил помыть руки.
В умывальнике несколько человек моего призыва смывали шлангом кровь с пола. На мой вопрос о том, что здесь произошло, ответили, что Муха пельменей не принёс.
Они смывали Мухину кровь шлангом, а сам Муха опухший и плачущий лежал в кровати, в спальном помещении. Я сел рядом, но муха не прореагировал. Он тихо и жалобно плакал.
Пришёл дежурный и сказал, что деды меня ждут и без меня не начинают. Я отказался идти и попросил его передать дедам, что я не хочу. Сослался на желание выспаться. ...
Но деды на то и деды. Через десять минут я стол в каптерке и говорил им о том, что думаю о каждом из них. Дежурный по роте стоял рядом. Лицо его было бледным. Я говорил, и меня не перебивали. Я говорил и не думал о том, чем это может закончиться....
Закончилось неожиданно. Они извинились. Они извинились перед Мухой. С тех пор нас не поднимали по ночам. И нас не били до такой степени, что кровь приходилось смывать из шланга.
Через год Муха попытался возродить дедовщину в самых кровавых традициях....
Он уехал домой, так и не дослужив двух лет. Он уехал через гарнизонный госпиталь.

Летнее, полночное солнце просвечивает дом насквозь. Солнце выглядывает из-за горы и заглядывает в окна. Оно врывается в одно окошко, натыкается на предметы стоящие в окне и падает на камин, отражая найденные предметы. Свет в комнате немного рассеянный. Кажется, что некая дымка, подобная сигаретной висит в комнате. Кажется, что всё видимое присутствует лишь во сне.
Рюмка с водкой стоит рядом, на столике. Я неспешно поднимаю рюмку и разглядываю её на свет. Делаю маленький глоток и ставлю на подоконник. Я подыгрываю этому театру теней. Новый персонаж на сцене. Водка отражается на камине теневыми переливами.
Театр теней.
Солнце в качестве режиссера....

Я ненавидел плавленые сырки. Все эти "дружбы" и "орбиты". Я не мог их есть. Я не мог на них смотреть. Тошнота подходила к горлу при одном лишь упоминании о сырке.
Кажется, эта неприязнь была во мне всегда. А может, я получил её уже позже.... Не знаю.
В садике всем давали эти сырки ежедневно. Все с умилением поглощали их. Я же не мог на них глядеть. Я выбирал момент, когда нянечки не глядели в мою сторону, и метко зашвыривал сырок на шкаф стоящий неподалёку. Так продолжалось довольно долго. Может месяц, а может и больше. Я понимал, что в один прекрасный день меня раскроют, и будет скандал, но скандал пугал меня меньше, чем плавленые сырки.
Сырки обнаружили. А меня раскрыли. Это не составило большого труда. Все знали, что я не люблю сырки.
Был скандал. Я стоял перед всей группой, а по середине комнаты лежала куча позеленевших от плесени сырков. Заведующая садика, что-то говорила, нависнув надо мной, как коршун над добычей. Мне было стыдно....
Следующее утро выдалось дождливым.
Как обычно меня подняли не свет не заря. Я заспанный. Не понимающий происходящего спросонья, что к чему....
Когда мой разум, наконец, проснулся окончательно, я решаюсь сделать созревшее на кануне заявление.
Это был мой первый протест в жизни. Протест осознанный и несокрушимый. Протест ребёнка, который до этого был совершенно покладист и молчалив.
Здесь же меня прорвало. Я твёрдо заявил, что в садик я больше не ходок. Мне было четыре года от роду. Видимо из-за того, что это был мой первый протест, я так хорошо его запомнил. Я помню все детали. Все обещания мамы и все её угрозы. Я помню вещи вокруг, мелочи, цвета одежды и голоса. Голос мамы. И свой голос.
Нет!
Мама, плюнув на все, ушла на работу, а я остался дома один. Я победил. Я вышел победителем из первого моего боя за свои права.
О, какое это было счастье быть одному. Читать. Играть. Жить и не подчиняться дурацким правилам.
В последствии я ненавидел пионерские лагеря и всякие санатории. Я не мог находиться в заорганизованной пионерии и комсомоле. Я стал протестантом....
Или мне только кажется?
Тот, свой первый протест, я видел во сне часто. Я просыпался....

Когда, просыпаясь по ночам после какого-то кошмарного сна.... Хотя почему кошмарного, может и не кошмарного, а просто сна, который ковырнул вашу память, и выгреб из вашего подсознания забытое и безвозвратное, вы обнаруживаете, что из глаз ваших текут слёзы.... Что вы чувствовали?
Что заставляет плакать человека находящегося на грани реальности и забытья?
Я часто задаю себе вопрос, что же это такое? Какая сила? Ведь вспоминая в реальности, то или другое событие, которое вызвало у вас слёзы тоски и печали, которое вызвало у вас чувство потерянности и заставило плакать во сне, не вызывает слёз в реальности. Этот вопрос не имеет ответа....

Осень. Всё меняет своё обличие. Обнажает неприглядную действительность. Как человек, готовящийся ко сну. Он снимает одежду и на мгновение останавливает свой взгляд на своём отражении в зеркале. Он замечает недостатки. Врождённое и приобретённое с годами. Человек осознаёт, что-то.... Затем он ныряет под одеяло и через некоторое время погружается в сон. Так и природа. Сбрасывает листву. Обнажается и замирает, как бы всматриваясь в себя.... А затем укрывается снегом, как одеялом и засыпает. Иногда, в дни оттепели, природа показывает кусочек своего тела, как и люди во сне....
Весна. Утро. Лето. День.
И так вечность.

Когда мне становится скучно, я заказываю время у психолога. Я всегда заказываю одного и того же психолога. Это хороший психолог. Он датчанин и мне нравится, как он говорит. Мне нравится его северный диалект с датским акцентом.
Я заказываю его всегда, когда мне становится скучно.
Я несу ему всякую околесицу, а он, делая внимательное и заинтересованное лицо, пытается бороться со сном. И борьба эта забирает у него все силы, и он сбивается на датский язык, а потом пытается перевести самого себя. Я говорю ему, что для меня как для иностранца не имеет значения, на каком языке он говорит, что я воспринимаю датский как один из диалектов. Ещё мне хочется сказать ему, что он может не напрягаться, а просто поспать, а я буду рассказывать ему колыбельные байки.
Но он на такой шаг не пойдёт.
Я знаю, что мой психолог очень любит политику, а посему всегда перевожу разговор на тему своих беспокойств об экономической экспансии Китая на Европу или, что-то подобное.
Тогда глаза психолога оживляются.
Он очень любит своих детей и ставит свою личную жизнь ниже детей. Он одинок. И если бы не дети, то он давно уехал бы к своим датским коровам.
Иногда, когда у него выходной день и он свободен, он приезжает к нам, и мы пьём пиво или вино и болтаем о всякой ерунде. Или я беру на себя роль психолога.
Мы меняемся ролями.
Нам всем необходим тот, кто смог бы нас выслушать. Именно выслушать, возможно, не говоря в ответ нечего. Молча кивать с закрывающимися глазами и думать о том, что надо заплатить за дом и купить новые кроссовки сыну....

Я успел разглядеть все детали часов. Сомнений не было. Это именно те часы. Часы, которые мы выкинули в мусор....
Обычные часы, из тех, что штампуют в Китае.
В ту ночь я был в не себя. Я не бушевал.... Я просто был сильно расстроен. Я был зол.
Часы оказались рядом. Они были под рукой. Я схватил их, обхватив ладонью, и ткнул пальцем в циферблат, упрятанный за стеклом. Я сказал, что-то типа: "С этой минуты, время пойдёт назад...."
И часы встали.
Я поставил часы на место и встал.
Мы увидели, что секундная стрелка дёрнулась и двинулась в обратном направлении. На часах было четыре часа утра и шесть минут.
Я вышел....
Я ездил по ещё спящему городу на велосипеде. Останавливался на набережной и наблюдал за облаками. Я и думать забыл про часы.
Не знаю, сколько я отсутствовал....
Часы тикали. Стрелки показывали один час и десять минут.
Секундная стрелка двигалась в обычном ритме, но не в обычном направлении. Время пошло назад....
Я переставлял батарейки. Я тряс их. Но, чтобы я не делал, результат не менялся. Часы так и не пошли считать время вперёд.... Мы их выбросили.
Я проснулся и вспоминал все детали той ночи..... Я не мог вспомнить истиной причины моей злости, но вспомнил другие часы и другие случаи.
Я вспомнил настенные часы, на которых треснуло стекло в тот момент, когда я был раздражён. Вспомнил стакан с водой, который разлетелся на мелкие куски в моих руках.
Лампы, которые перегорали или, что ещё интереснее, вдруг начинали светить. Кран, который перестал капать, после того, как я гаркнул на него матом. Я вспомнил все компьютеры, отказывающиеся включаться в момент моего раздражения. Машины, глохнущие посреди улицы без особых на то причин. И всегда всем этим эпизодам предшествовали вспышки гнева.... Моего гнева.
Помню я и первый случай. Мне было лет двенадцать. Когда мы с бабушкой сидя на кухне, завели дискуссию о том, существует ли Бог. Бабушка моя как человек верующий утверждала, что бог есть, а я как и положено было по тем временам, заявлял. Что это ерунда. Бабушка говорила спокойно, а я же с детской наивностью жал на гашетку.
Апогеи наш спор достиг в момент, когда я встал и сказал, что меня не переубедить....
Стакан стоявший на верхней полке, обычный гранёный стакан, шандарахнул так, что можно было подумать, что в него выстрелили из снайперской винтовки.
Стакан рассыпался горкой, на том месте, где стоял....
Что это? Что за энергия во мне? Как управлять ею?
Опять сплошные вопросы.

Пробный камень

Здесь я эти камни и буду собирать, что бы потом стену выстроить